Но не может не бросаться в глаза: на протяжении одних календарных суток два органа — государственный суд и общественная писательская комиссия, так же (пусть и самозванно) позиционировавшая себя как цеховой суд чести, — оба, занимаясь практически одним и тем же, пришли к двум диаметрально противоположным мнениям и решениям!
ПУТЕМ ПОТЕРЬ И КОМПЕНСАЦИЙ:
ЭТЮДЫ О ПЕРЕВОДАХ И ПЕРЕВОДЧИКАХ
(продолжение. Начало в № 8/2022 и сл.)
В суде с Карякиным
Начиная с 11 мая 1929 года, то есть в пандан полемике в «Литературке» и в Комисссии ФОСП, в Московском губсуде шел процесс Карякина против ЗИФа и Мандельштама.
Вот что по этому поводу Заславский писал Горнфельду 18 мая:
«Вам вероятно известно, что 11 мая в губсуде по гражданскому отделению слушалось дело об иске Карякина к ЗИФу. В моем распоряжении как копия договора между Мандельштамом и ЗИФ’ом, так и ответное заявление поверенного ЗИФ’а. П.1 договора гласит: ”Редактор выполняет и представляет Издательству не позднее 10 июля 1927 г. (а договор заключен 3 мая 1927) в совершенно готовом виде и переписанным на машинке свой труд редактированное им произведение Костера ”Тиль Уленшпигель” на русском языке, размером приблизительно в 20 печатных листов». Вот и все. Ни слова об источниках ”своего труда”. // В ответном заявлении на иск Карякина поверенный ЗИФ’а отклонял иск на том основании, что Мандельштам представлял издательству ”свой труд”. // ”Ссылка поверенного истца на то обстоятельство, что редактор-обработчик якобы использовал перевод Карякина без его разрешения, не имеет существенного значения по делу, так как это обстоятельство не дает права истцу на взыскание гонорара с нашего издательства, а предоставляет ему право привлечь редактора-обработчика к уголовной ответственности за контрафакцию по 177 ст. УК с возложением на него гражданской ответственности. Гражданская ответственность Издательства возникла бы лишь в том случае, если бы наше издательство знало, что предложенное Мандельштамом для издания произведение является чужим. Мандельштам представил нашему издательству свой труд без указания на то, что он использовал перевод Карякина, создал у нашего издательства представление о выполнении перевода самим Мандельштамом”. // Губсуд отложил дело и назначает литературную экспертизу. При этом, — что представляет особый интерес для Вас, было указано, что заинтересованным лицом являетесь Вы и переводчик Коршан. Экспертиза должна установить, кому и в какой части принадлежит перевод. // У меня был Карякин. Он говорил, что перевод Коршана совершенно сходен с Вашим, и что кроме того в издании Маркса как приложение к ”Ниве” был издан анонимный перевод — совпадающий по тексту с Вашим (или Коршана). Этот Коршан вводит в недоумение Карякина, но на мой взгляд — если это так, то дело совершенно ясно, и Коршан это Ваш псевдоним. Так как этот вопрос неминуемо выплывет при разборе дела в конфликтной комиссии, то мне необходимо Ваше письменное подтверждение тождества Коршана с Горнфельдом, или же выяснение Ваших взаимоотношений. Лично я перевода Коршана не видел. // Я прошу Вас срочно выслать мне те материалы, — если у Вас есть, которые были бы мне необходимы, хотя и то, что уже опубликовано, на мой взгляд, вполне подтверждает характеристику, данную Мандельштаму. Любопытно, что на суде поверенный ЗИФ’а заявил, что Мандельштам считался у них не столько редактором, сколько ”подрядчиком”. Он поставлял ”дешевку” и брал за это ниже существующих профсоюзных ставок»[1].
Он же, Заславский, писал Горнфельду 4 июня:
«Во вторник, 11 июня, в губсуде слушается дело по иску Карякина к ЗИФ. Будет ли Ваш представитель? Вам надо во всяком случае письмом рассеять путаницу с Коршаном. Где-то в каких-то протоколах он значится как самостоятельный переводчик. Впрочем, я передам Дерману Ваше письмо ко мне о тождестве Коршана и Горнфельда»[2].
Суд тогда отложил рассмотрение дела, назначив литературную экспертизу, причем официальным экспертом от Союза писателей» был назначен Б.В. Горнунг[3].
А 8 июня в суд обратился с заявлением и соответчик ЗИФа — Мандельштам:
«Совершенно исключительное значение для дела в связи с заявлением юрисконсульта ЗИФа имеют свидетельские показания тов. Шойхета Абрама Мойсеевича, проживающего Б.Грузинская ул. № 19 кв. 14, и Колесникова Леонида Иосифовича, находящегося в редакции «Вечерняя Москва», бывших — первого — пом. зав. редиздата ЗИФа, второго — штатного редактора ЗИФа. Эти свидетели могут подтвердить, что ЗИФу было известно, что я при своей редакторской работе при обработке «Уленшпигеля» пользовался переводом Карякина, тогда как ЗИФ теперь это отрицает. Поэтому прошу вызвать указанных свидетелей в суд, выдав мне повестки на руки»[4].
11 июня состоялось заседание, которое Надежда Яковлевна так описывала Ахматовой в тот же день:
«Сегодня был суд по делу Карякина к Зифу, О.Э. вызван был соответчиком. // Не доверяя юрисконсульту, пришел член нового правления Яковлев. Повторил все свои подлые выпады, заявил, что издательство ничего не знало и т.д. Но это суд настоящий — в нем были и наши свидетели (Шойхет). Зачитаны письменные показания других. Яковлев, уходя, заявил, что во всем согласен с Заславским. До О.Э. выступал представитель бюро расследований «Комсомольской». Решение в пятницу. По всему течению суда можно сказать (общее мнение), что Зиф проиграл. Еще. Писатели не объявили недоверия Конфликтной Комиссии, но это сделали переводчики. У Нейштата (один из лучших переводчиков, случайно услыхавший о Конфликтной Комиссии и явившийся на нее) вышло столкновение с Заславским»[5].
А 13 июня то же самое — слушание в губсуде — описывал уже Заславский Горнфельду:
«В губсуд великий поэт явился и держал себя вполне прилично, — а членам конфликтной комиссии угрожал накануне заседания, что «разобьет им головы», если они осмелятся его судить. Об этом при открытии заседания поведал Львов-Рогачевский. В губсуде спор вращался вокруг вопроса о том, знал ли ЗИФ о том, что М. использовал чужие переводы, и у лиц, бывших в суде (я не был) сложилось такое впечатление, что судья на стороне Манд. Его представителем и защитником выступал какой-то сотрудник «Комсомольской Правды». Экспертиза, по-видимому, разошлась в своей оценке характера труда Манд. Один сказал, что его работа ничего общего не имеет с оригиналом. Другой был мягче и признал работу М. художественным трудом»[6].
14 июня решение губсуда было оглашено: суд рассмотрел, но не удовлетворил иск В.Н. Карякина на том основании, что мандельштамовская обработка «является совершенно самостоятельным произведением»[7].
Миссию информирования общественности о процессе взяли на себя другие газеты — «Вечерняя Москва» (17 июня) и «Комсомольская правда» (18 июня).
Корреспондент «Вечерней Москвы», спрятавшийся под псевдонимом «П.Р.», написал в рубрике «Суд и быт», в заметке «Авторский спор. Дело О. Мандельштама и Карякина»:
«Авторский спор между поэтом О.Мандельштамом с одной стороны и переводчиками Карякиным и А. Горнфельдом с другой перерос в принципиальный вопрос, можно ли, если можно, то в какой мере переделывать, изменять, сокращать чужие переводы, не опасаясь вызвать возражений со стороны авторов-переводчиков? Фельетон Д.Заславского в «Литературной Газете», отклики в писательской среде, открытые письма Мандельштама, Горнфельда и др. — все это свидетельствовало о наличии диаметрально противоположных точек зрения на этот вопрос…».
Далее следовала предыстория правового спора, а затем:
«Заявление ЗИФ’а, дававшее Карякину и Горнфельду моральное удовлетворение, однако, не удовлетворило их материально. Считая, что издательство ”ЗИФ” использовало в полном объеме его перевод, Карякин обратился в Московский Губсуд с исковым требованием о взыскании с ЗИФ в его, — Карякина, — пользу 1.550 руб. Мандельштама привлекли в качестве соответчика. // Карякин в суде отстаивал свою точку зрения. Он указывал, что Мандельштам, используя его перевод, совершал, так сказать, литературное воровство, нарушил его авторские права и т.д. // Назначенные судом (через Академию Художественных Наук) эксперты нашли, что перевод ”Тиль Уленшпигель”, вышедший в ЗИФ’е, не является самостоятельным переводом, ибо в нем нет следов непосредсвенного пользования французским оригиналом, но одновременно ”Тиль Уленшпигель” не является и перепечаткой перевода Карякина, т.к. почти каждая фраза текста в обработке Мандельштама подверглась изменению. Все это привело экспертов и суд к заключению: ”Тиль Уленшпигель”, переработанный Мандельтамом из перевода Карякина и Горнфельда, является совершенно самостоятельным произведением, и поэтому, как отметил суд в решении, не может быть и речи о том, что в данном случае ЗИФ и Мандельштам нарушили авторские права Карякина или Мандельштам совершил ”литературное воровство”. <…> Суд отказал Карякину в его иске к ЗИФ’у и Мандельштаму»[8].
Назавтра, 18 июня анонимной заметкой откликнулась «Комсомолка»:
«”Комсомольская Правда” подняла вопрос об исключительно слабо поставленной работе с переводами, об их неграмотности и идеологической неприемлемости. Между прочим, ”К.П.” указала, что текст переработки Мандельштама значительно лучше текста всех предыдущих переводов. // В этой обострившейся атмосфере второй переводчик ”Уленшпигеля”, Карякин, обратился в Мосгубсуд с требованием к ”ЗИФ” уплатить за использование Мандельштамом его перевода. Пользуясь фельетоном т.Заславского, ”ЗИФ” привлек к делу соответчиком Мандельштама, пытаясь на него свалить всю ответственность. // Мосгубсуд по своей инициативе вызвал экспертизу из ГАХН и нашел, что труд Мандельштама не есть перепечатка, а самостоятельная обработка, прошедшая почти через каждую фразу старого текста, в результате чего, по заключению экспертов, создано новое литературное произведение. // Суд постановил в иске Карякина к ”ЗИФ” и Мандельштаму отказать»[9].
19 июня, узнав о решении суда, Горнфельд написал Шейниной:
«По делу об Уленшпигеле окружной суд (где я не судился) вынес такое решение, что я начинаю бояться, как бы меня не обвинили в том, что я обокрал М-ма»[10].
А 25 июня Заславский писал Горнфельду, выгораживая ЗИФ:
«Решение губсуда — конечно, анекдот, прескверный анекдот. Но виноват не судья, не разобравшийся в деле и поверивший полностью представителю ”Комсомольской Правды”, а эксперт, представитель ГАХН, официально заверивший на суде, что работа М. это самостоятельное творчество. А ГАХН — это учреждение, где сидят старые специалисты по части литературы, хранители всяческих традиций, люди с весьма почтенными именами. Представляю себе положение судьи. Пред ним с одной стороны поэт с известным именем, державшийся на суде чрезвычайно независимо и с внешней стороны достойно, его защитник — представитель ”Комсомольской Правды”, — наконец, официальный эксперт от Академии Художественных наук. А с другой стороны — явный дурак и ничтожество Корякин, державшийся и на суде так, что вызывал общий смех и раздражение. И наконец, авторитет 15 писателей, украшающих современную литературу. Наибольшая вина лежит конечно на эксперте из ГАХН. // А ЗИФ не виноват. Мне представитель в частном разговоре говорил, что издательство охотно заплатило бы и вдвое большую сумму, но поскольку дело стояло на суде, приняло общественную огласку, они не могут признать за собой вины, которая, по их мнению, вся лежит на Манд. Ну, судья мудро решил, что никто не виноват — ни ЗИФ, ни Манд. Еще примите во внимание такое обстоятельство: на суде не фигурировали ни Вы, ни Ваш перевод. Экспертиза, по-видимому, имела дело тоже только с Корякиным — я, впрочем, не видел заключения экспертизы, — а говорить о плагиате можно только в применении к Вашему переводу. Корякинские каракули были действительно весьма переработаны, — с помощью Вашего перевода. // Между нами, по человечеству, — я рад, что Корякин проиграл. Такому злобному дураку так и надо. Но ежели принципиально, то, конечно, надо бы, чтобы он дела не оставлял. Вопрос касается не только его, но и всех переводчиков. Однако, узнать у него об его планах я не могу — после того заседания конфликтной комиссии исключена всякая возможность моего обращения к нему, и даже, если он обратится ко мне, то я, пересилив естественное любопытство, прямо пошлю его к черту. А никаких общих знакомых у меня с ним нет. // Никаких обвинений он к Вам не предъявлял, а только — буквально ни к селу, ни к городу — заговорил, а потом закричал, что наибольший халтурщик это Вы, что Ваш перевод совершенно безграмотен, недобросовестен, что Вы переврали целый ряд мест. Например, какой-то герой у Вас умирает «по причине несварения» или что-то в этом роде… Так как его прерывали, кричали вместе с ним, то ничего связного не было в его речи, и ничего более путного я передать не могу. Помню, что я кричал: ”Да Ваш перевод безграмотен, Горнфельд совершенно прав!”, и это было для него ”нож в спину революции”, потому что он до этого предлагал мне вместе с ним учредить лигу охраны художественного переводного слова. Мое деликатное отмалчивание он принял вероятно за знак одобрения его предложения. Уверяю Вас, — я ни разу не встречал до него столь кругло выраженного дурака»[11].
Кстати, Карякин опротестовывал решение суда, но Верховный суд оставил его в силе.
Но не может не бросаться в глаза: на протяжении одних календарных суток два органа — государственный суд и общественная писательская комиссия, так же (пусть и самозванно) позиционировавшая себя как цеховой суд чести, — оба, занимаясь практически одним и тем же, пришли к двум диаметрально противоположным мнениям и решениям!
И снова Комиссия ФОСП?
Вот выписка из протокола № 12 заседания Исполбюро ФОСП от помеченная 5 августа 1929 года:
«Присутствуют: Вешнев, Габрилович, Богданов, Волин, Б. Агапов, Селивановский, Ермилов, Незнамов, Безыменский, Брик, Свирский, Осипов, Зозуля, Тихонов, Ильин (от Комс. Правды), Крутиков (юрисконсульт), Олеша, Шоломович (от Общества по борьбе с алкоголем). // Председатель — Фадеев. Секретарь — Осипов. «П.2. Слушали: Заявление делегации РАПП и «Комс. Правды» о деле Мандельштама. Заявление прилагается. Постановили: Не разбирая вопроса по существу, но ввиду наличия формальных моментов, дающих повод к пересмотру, выделить Комиссию в составе Селивановского, Габриловича, Павленко и Богданова. Предложить ей в срочном порядке пересмотреть вопрос»[12].
Подробности обозначились ближе к концу месяца. Формальным поводом являлось «участие в прежнем составе заинтересованной стороны»[13]. Отсюда и запоздалая дань приличиям: отсутствие в новом составе Канатчикова и Львова-Рогачевского.
Единственное заседание нового состава Комиссии (причем с заменой Е. Габриловича на Б. Агапова) состоялось 27 августа. На него явились Мандельштам и Дерман, писавший назавтра Горнфельду:
«Я расспросил о причинах кассации решения 1-й комиссии. Селивановский, один из судей, с покоряющей наивностью мне объяснил, что протест со стороны РАППа был мотивирован тем, что комиссия направила свой удар не туда, куда следовало. <…> Личное впечатление от состава и поведения 2-й комиссии почти не оставляет у меня сомнения, что маэстро Мандельштам получит удовлетворение»[14].
Как такового заседания не было — из-за отсутствия Заславского постановили отложить работу до его приезда. К этому вернулись аж в декабре, но на этом заседании, возможно, циркулировал проект постановления, отложившийся в архиве Горнфельда[15]:
«1. Комиссия, выделенная Исполбюро ФОСП по разбору обвинений, выдвинутых против тов. О. Мандельштама «Литературной Газетой», поместившей в № 3 фельетон Д. Заславского «Скромный плагиат и развязная халтура», констатирует прежде всего недопустимость существующей практики издательств, когда редакторско-переводческая работа последних находится до сих пор вне организованного контроля советской (и в частности — писательской) общественности; когда ряд издательств практикует систему безответственности, выпуская переводные произведения без упоминания фамилии переводчика; когда, в ряде случаев — редакторы переводов используют без какой бы то ни было сверки с оригиналами старые, недоброкачественные, нередко, изуродованные царской цензурой переводы (случай с изданием стихотворений Гейне[16] и пр.); когда кадры переводчиков в своей значительной части являются неквалифицированными и случайными; когда издательства (несмотря на то, что вопрос о положении переводческого дела поднят в советской печати), недопустимо медлят с реформой этого дела.
- Одним из проявлений охарактеризованной выше издательской практики в области переводческого дела является система договоров издательств о редактуре изданных ранее переводных произведений без согласия и даже ведома переводчиков. Ряд издательств (в том числе и «Зиф», заключивший в данном случае договор с тов. Мандельштамом), заключая договоры с редакторами на обработку переводов, в ряде случаев не оговаривали прав переводчиков на материальное вознаграждение, нарушая этим их права как художников слова — их авторские права.
- Тов. О. Мандельштам, как явствует из материалов дела, заключил с издательством ЗИФ договор на редактуру изданных переводов «Тиля Уленшпигеля» Шарля Де-Костера. Несмотря на то, что предварительные переговоры с авторами переводов и забота о их материальном вознаграждении являлись прямой обязанностью советского издательства, тов. Мандельштам также несет моральную ответственность за обработку переводов без уведомления авторов и без их согласия что и было им признано в печати после опубликования протеста т.Горнфельда и до напечатания фельетона Д. Заславского в «Литературной газете». Тов. Мандельштам, не договорившись с авторами переводов т.т.Карякиным и Горнфельдом, объективно санкционировал в данном — единичном для него — случае ненормальную издательскую практику.
- До опубликования фельетона Д. Заславского тов. Мандельштам поместил в № … «Известий» статью, в которой довел до сведения советской общественности о болезненных явлениях редакторско-переводческого дела. Эта статья могла явиться толчком к давно назревшей реформе. Между тем, редакция «Литературной газеты» поместила в № … фельетон Д. Заславского «Скромный плагиат и развязная халтура» без каких-либо редакционных оговорок. Этот фельетон, во-первых тенденциозно осветил обстоятельства дела, возведя на т.Мандельштама ряд тягчайших обвинений и требуя его изгнания из рядов писательской общественности; во-вторых, объективно сыграл отрицательную роль в оздоровлении редакторско-переводческого дела, ибо ни словом не упомянул о корне зла — издательской практике, а сосредоточил удар на тов. Мандельштаме, который поднял голос самокритики против извращений в области редакторско-переводческого дела; в-третьих, положил начало травле т.Мандельштама, против которой впоследствии выступили группы писателей, «Комсомольская правда», делегация РАПП в ФОСП и т.д.
Комиссия констатирует, что «Литературная Газета» совершила ошибку, поместив фельетон Д.Заславского.
Комиссия констатирует, что обвинение против т. Мандельштама в нарушении всех основ писательской этики, в недобросовестности граничащей с уголовным преступлением (фельетон Д. Заславского), а также косвенные обвинения в посредничестве (вытекающие из не вполне ясной формулировки прежнего постановления конфликтной комиссии, отмененного Исполбюро ФОСП и вызванного тем, что комиссия не имела в своем распоряжении необходимого количества материалов), лишены всякого основания.
- Комиссия обращается в Исполбюро ФОСП с предложениями: а) принять участие в расследовании обвинений, выдвинутых т. Мандельштамом против издательства «ЗИФ»; б) специально обсудить вопрос о состоянии редакторско-переводческого дела; в) предложить «Литературной Газете» шире осветить последний вопрос.
- Резолюцию опубликовать после ее утверждения.
ЧЛЕНЫ КОМИССИИ: (Б.Агапов) (А.Богданов) (А.Селивановский)»
В наброске несколько удивляет название самого органа: «Комиссия по разбору обвинений, выдвинутых против тов. О. Мандельштама ”Литературной Газетой”». Оно не затерялось в черновичке, а было задействовано на стыке ноября-декабря при реальном возобновлении деятельности комиссии.
Вместо дискуссии о переводе — дискуссия о Мандельштаме
В «Битве под Уленшпигелем», быть может, самый поучительный аспект — ее перерождение из сугубо частного конфликта в литературно-общественную травлю, а под конец — чуть ли в политический, нагнетаемый извне процесс. И в феврале 1930 года Мандельштаму приходилось отвечать уже на вопросы не о разнице между плохими переводами, а о том, что это он делал в Феодосии при белых.
Малоприметные признаки заказа и ангажированности рассыпаны в различных документах «дела». Вот 25 мая Заславский сообщает Горнфельду: «После бурь внутриредакционных и внередакционных (даже весьма вне)…»[17]. Что это за внередакционные бури за такие? В каких таких кабинетах побывал Заславский в поисках направления ветра?
А 4 июня он же бросает Горнфельду еще одну идеологическую кость:
«…Работа Мандельштама сводилась именно к кастрации социально-революционной стороны ”Тиля”, как по содержанию (выброшены песни Тиля и целый ряд глав), так и со стороны стиля: грубовато-революционный язык Тиля заменен бесстильной манной кашей Мандельштама».
Но мы уже читали у Лекманова, что на самом деле Мандельштам по ходу своей редактуры, отчасти и идеологической, делал прямо противоположное — прививал национально-религиозному «дичку» восстания гезов только что не пролетарскую «розу»!
Горнфельд остался к этому равнодушен, но тезис о «кастрации социально-революционной стороны» вполне мог иметь успех, например, у части старых революционеров. Не с этим ли связано появление имени Веры Фигнер в рядах партии противников Мандельштама, о чем Лукницкому рассказывал Пяст?[18]
О том, что не все так просто в этом поединке, догадывался или что-то знал Пастернак, писавший Цветаевой 30 мая 1929 года:
«Теперь против него поднята, действительно недостойная травля, и как всё у нас сейчас, под ложным, разумеется, предлогом. Т.е. официальные журналисты, являющиеся спицами левейшего колеса, нападая на него, сами м.б. не знают, что в своем движеньи увлекаются приводною тягой правого. Им и в голову не приходит, что они наказывают его за статью в ”Известиях”, что это, иными словами, действия всяких старушек, от ”Известий” находящихся за тысячи верст. Это очень путаное дело»[19]. Спустя две недели, 14 июня, Пастернак пишет в связи с Мандельштамом (на этот раз Тихонову) о том, «…как трудно временами становится читать газеты (кампания по «разоблачению бывших людей» и пр. и пр.)».
И это очень важная обмолвка: одно и то же событие, один и тот же поступок, одно и то же слово меняет свой смысл в зависимости от времени и места произнесения или совершения. Эффект «мыслящей саламандры», о которой Мандельштам еще только напишет?
Была у этого дела и своя «тактика»: например, отрезать Мандельштама от его защитников в писательской и начальственной среде, изолировать его — и уже потом раздавить. Очень значимо то, что его «дело» стало быстро перерождаться из личного конфликта в общественную травлю[20].
Именно дискуссия о Мандельштаме, подменившая собой дискуссию о переводе[21], стала подлинным дебютом этого многообещающего жанра в «Литературной газете». Подтверждений перспективности жанра не пишлось долго ждать. Тот же 1929 год характеризуется раздуванием инцидентов с Б. Пильняком и Е. Замятиным, напечатавшими свои произведения («Повесть о непогашеной луне» и «Мы») заграницей.
Следует заметить, что травли писателями писателей тогда еще были в диковинку. В науке же, в образовании, в музейном деле травли — своего рода чистки для беспартийных попутчиков — уже стали самым обычным делом. Но круче всего было в экономике — отказ от НЭПа и возвращение на социалистические рельсы требовали уже не проработок, а крови. Поэтому раньше всего от травли к жесточайшим репрессиям перешли в промышленности (Шахтинское дело, дело Промпартия и т.д.) и в сельском хозяйстве (раскулачивание как тотальная атака на крестьянство).
(продолжение следует)
Примечания
[1] РГАЛИ. Ф.155. Оп.1. Д. 316. Л.3-4.
[2] РГАЛИ. Ф.155. Оп.1. Д.316. Л.9.
[3] См.: Горнунг Б. В. Заметки к биографии О. Э. Мандельштама / Публ., предисл., примеч. М. Б. Горнунга // Сохрани мою речь. Вып. 3, ч. 2. М., 2000. С. 158.
[4] ВРСХД. 1977. № 120. Машинописная копия (AM), печ. по этому источнику.
[5] ИРЛИ. Ф. 754. Коллекция. Альбом Х. № 25е.@
[6] РГАЛИ. Ф.155. Оп.1. Д.316. Л.11-12.
[7] Вечерняя Москва. 1929. 17 июня.
[8] Вечерняя Москва. 1929. № 136. 17 июня. С.3.
[9] Дело тов. Мандельштама в суде. Мандельштам создал новое литературное произведение // Комсомольская правда. 1929. № 137. 18 июня. С.6. Без подписи.
[10] РНБ. Ф.211. Оп.1. Д.267. Л.21.
[11] РГАЛИ. Ф.155. Оп.1. Д.316. Л.13-15.
[12] ИМЛИ. Ф.51. Оп.1. Д.13. Л.35-36.
[13] Литературная газета. 1929. № 19. 26 августа.
[14] РГАЛИ. Ф.155. Оп.1. Д.296. Л.60-61об. Интересно, что применительно к 1-му составу комиссии. ни ирония, ни моральный протест Дермана не посещали
[15] РГАЛИ. Ф.155. Оп.1. Д.584. Л.31-31об.
[16] Ссылка на Гейне позаимствована, возможно, из фельетона Д. Заславского «О скромном плагиате и развязной халтуре».
[17] Из письма Заславского Горнфельду от 25 мая 1929 г.
[18] См. запись в дневнике Лукницкого за 25 июня 1929 г.
[19] В этом же письме Пастернак, кстати, выразил свою солидарность с теми вымирающими и нуждающимися переводчиками-любителями, отобрать у которых переводческий хлеб, собственно, и предлагал Мандельштам.
[20] Позднее, в конце 1932 г. (спустя год после смещения Канатчикова) у Мандельштама и у «Литературки», власть в которой перешла к рапповцам С. Динамову и А. Селивановскому, установятся вполне добродушные отношения: в редакции газеты состоялся вечер поэта (правда, закрытый), в самой газете выйдут стихи Мандельштама, а критик Селивановский в своем обзоре сделает то же, что в 1961 г. сделал Эренбург, — процитирует неизданные стихи Мандельштама.
[21] Горький о ней превосходно знал, но не вмешался.
